ПОЭМА

1. Ментальность

— А может, оно — того?
Сбежало к кому другому?

— Да что Вы!
Всегда дома.
Оно и бегать-то не умеет —
                                                  только летать.
И то лишь пока в голове светится.
А так —
спит себе смирненько,
                                       ни пить, ни есть
не просит...

— Ищи, как следует.
Наверняка завалялось где-нибудь.
Панику разводить раньше времени.
Что за люди!
А мы тут бегай, как шавки...
Шел бы ты отсюда, а?
Работать мешаешь.
У нас поважнее дела,
чем всякую мелочь
из-под диванов доставать.

— Нет, товарищ мент,
я Вам сущую правду...
Так же, ведь, не бывает...
За мною числилось,
столько лет кряду...
И вдруг — ни сном, ни духом.
Нет, тут дело нечисто.
Без злодейства не обошлось.
А у сыщиков
особый нюх,
они по одному слову —
роман отыщут.
Ну что Вам стоит? Поможете?
Тут рядом, два шага!

— Ну, если уж очень приспичило,
вот ручка, бумага...
Пиши. Разберемся.
Без заявления не положено.

— Да я пишу. То есть, заявляю.
Вдохновение не уберег.
Но кто же мог ожидать,
Шло, шло, как обычно...
И вдруг — такая беда!
Пожалуйста, найдите!
Я просто в отчаянии!

— Нет. Так не годится.
Надо: начальнику
отделения,
от гражданина,
проживающего.
Что. Когда. Обстоятельства.
Особые приметы.
Дата, подпись.

— Ладно, попробую...
Я ручкой-то не очень —
все больше по клавишам.
Ну кому мешало?
Жили так, скромненько...
Нет же, кому-то обязательно хочется
обидеть...

— Когда последний раз видел?

— Вчера. Или — завтра?
Или — в том году?
Да кто же его, время, считает!
Я же совсем про другое думаю.

— Думать надо тем, что сверху.
А не наоборот.
Окна, замки проверил?

— Странный вопрос.
У нас и двери-то
нет толком.
Так, занавесочка...
Кто угодно может войти.
Но чтобы украсть чужое вдохновение...
Никаких моральных устоев.
Тот еще тип!

— Слушай!
А что, собственно, переживать?
Ну сбежало, или кто упер...
Тебе-то не все ли равно?
Жив-здоров.
Своя физиономия на лице.
А там, глядишь, через пару вечеров,
другое подцепишь,
может, еще и получше.
Или купишь.
Закажи, вон, через Интернет.

— Нет,
в нашем деле других не бывает.
Что от роду получено —
так до упора тяни,
ухаживай за ним.
Оно, конечно, не в труд,
и уж тем более не в тягость!
Скорее, оно меня вытягивает.
А я из одной дыры — в другую дыру...
Но его — не обижал.
Хоть иной раз приходишь
совершенно издерганный.
Опять же — и жалко.
Пропадет, ведь.
Оно же у меня такое — крохотное!
Не как у некоторых — амбал.
А, вот, а без него — точно пропал.
Ни работы, ни отдыха...
Слоняешься, неприкаянный.
Разве это жизнь
для творческого человека?
Прямо хоть руки наложить!

— Ты что, совсем уже
черепномозговой калека?
А ну, дыхни!
Тверезый, вроде...
Как у тебя с документами?
Так...
Выдан...
Регистрация...
А работаешь где?
Поэт?
То-то я смотрю,
с завихрениями...
Где заява?
Мне что, самому за вас составлять?

— Так ведь, вдохновения же нет!

— Вот и гуляй.
Придет вдохновение —
допишешь заявление.
Будем мы разбираться
с каждым голодранцем!
Ежели ни на что не способный —
нечего и высовываться.
Прописка-то — не фонтан!
А что-то еще блеет.
И вообще, шли бы вы все в разные места
с вашими идиотскими проблемами!

2. Книгопродавец

Напишите что-нибудь легкое,
эдакое облако перышком...
Чтобы — без лишних намеков
и сюжетных прыжков.
Просто занимательная история,
наивная, радостная...
Жизненная правда?
Ну что Вы!
Этого не надо.
Творческая свобода —
                                        соврите красиво.
Вы же не барышня, а я не кисель.
Хорошо бы еще добавить детектива...
Пусть даже убьют кого,
                                         но не всех.
Народу трагедии не по карману.
И нам, стало быть, не тиражи.
Так что пусть персонажи главные
остаются жить.

А кто у нас главный? Понятное дело,
не хлюпики и лоботрясы.
Нужен герой — чтобы все умел,
а с виду — обыватель, как все.
Публика на таких западает —
без лишнего суперменства.
А если еще к нему и
                                   дамочка
соответственная,
с формами и способностями,
вырисовывается —
тут все прямо-таки
                                 лезут из кожи.
Но, конечно, делать ни с кого жизнь
вовсе не требуется — боже упаси!
Читатель хороший,
мы его уважаем,
и в ремонте он не нуждается.
Однако же приятно иногда
пару минут провести
в чужой шкуре — так, забавы ради,
как сон — полетать и забыть,
добавить во лбу
                           воображаемых пядей,
в биографию — мнимых событий...
Чтобы не больно,
и добровольно:
не затащили —
а приобщили.
Вот тогда и нам народная любовь
и всяческое почтение.
Как говориться, в храме бог —
а в кошельке денежки.

С художественностью не перекрутите.
Без глобальных процессов.
Насыпали
                 остреньких событий —
и уже не пресно.
Подтексты — сразу в корзину.
Политика, философия — фуфло.
Не надо груженого грузить.
Ни идолов, ни идеалов.
Пусть герои
ничего не строят,
не носятся с дурацкими идеями,
а развлекаются, как умеют.
Можно подумать, мы против кого —
ничего подобного!
Не лезем на баррикады —
и другим не надо.
Рискованный бизнес — дело благородное,
но лучше сидеть паинькой,
чтобы золото — не только
                                              по крышке гроба
или надписью на памятнике.

Что еще можно? Да мало ли!
Войны богов, мафия,
пиратские клады, мистика, инопланетяне...
Хохму какую-нибудь замочалить.
Чтобы народ в нелепой твари
узнавал соседа, или начальника.
Вот это — самое. Пойдет — на ура.
Даже без рекламы.
А насчет секса — поаккуратнее.
Если не попадаем
в возрастной ценз —
сразу тираж косим.
Не будем будить в ответственном лице
безответные вопросы.
Обойдемся без голого мяса.
Это дело чуют за версту.
Только оставьте вдвоем — а массы
всегда все правильно прочтут.

И напоследок: поменьше пейзажей.
Это даже не позапрошлый век.
Нашему человеку — важен
человек.
Подробнее: какая тачка, какой прикид,
сколько сортиров в доме...
Чтобы завидовали,
и хотелось тоже.
А где все происходит — народу до фени, —
Зазеркалье, Хренляндия, или эпсилон Кита...
Меньше абстрактных рассуждений —
больше обыденных тайн.
Интересно — как там дела у Васи,
что в трусиках у Наташи, —
то есть, их
                  поступки и слова,
а не Ваши.

Ну что, по рукам?
За неделю сляпаете?
Ладно, месяц даю
                               на первый раз.
В минуту строка.
Задача понятна?
Вперед.
              Выдавайте на гора.
Ставите точку —
деньги на бочку.
Вы нам товар —
мы вам гонорар.
А к гонорару много чего лепится.
Про свое рванье забудете.
Опять же, в ротацию вклеим —
глядишь, закажут еще что-нибудь.
Ну, конечно, дежурного критика
прикрепим, для полной правильности.
Он Вам напишет, где намусорить —
чтобы самому не докапываться.
Иллюстраторы на чем-то руку набили —
уважьте, посмотрите эскизики;
не надо слишком извилистых извилин,
прямо с картинки и описывайте.
Насчет раскрутки — это мы позаботимся.
Так поднесем, что у народа
по волосам мурашки забродят
и засосет в животике.
Любая писанина ракетой взлетит.

Что значит — противно?
Есть работа — верный доход.
А доходы — они без запаха.
Кто Вам на блюдечке преподнесет
безбедное завтра?
Знаете, если негра побрить —
он не побелеет.
Вы всего лишь пишете.
                                        А мы — творим
литературное явление.
Хватит, наконец, бить баклуши
и таланты разбазаривать почем зря.
И уж соизвольте не фыркать, а слушать,
когда умные люди говорят.

Ну, не хотите — Ваше право.
Гуляйте с голой задницей.
По коридору — и направо.
И чтоб на глаза больше не показываться!
Ишь, паразиты, — задирают нос!
К ним по-человечески — а в ответ...
Не то что пары приличных штанов,
совести — и той нет.

—————

Вышел
             на улицу,
                             всесторонне оплеванный
за то, что
                 не умеет
                                 красиво врать
солнце
             у горизонта —
                                       словно
красная капля
                        на кончике
                                           пера.

3. Облако без штанов

Ну а поэту
без дела этого
просто полный творческий швах.

Пока
          не горит
                         внутри
и в голове
                  не вскружено,
мне зябко,
                   мне недужится,
я весь —
                сопливый грипп!
Чихаю на все.
                         Стихи долой!
Прозу тоже.
                      Противно.
На кровать —
и плевать
в потолок.
Как последняя скотина.

Но чуть
               колыхнется
                                     шепоток
взрываешься,
                        как сверхновая!
Скорее,
              из себя,
                            из душных нор!
Измарываешь
                         за листком листок,
рвешь,
             начинаешь заново,
ищешь
             в груде повседневных строк
одну,
          несказанно
красивую —
                       обрушиваешь
ритмы ветра на рифмы крыш,
и вдохновляешься,
                                 и паришь —
просто сама воздушность...

Небо —
              дом
                     поэта.
Блики тьмы,
                      сгустки света,
атомы и планеты,
бесконечная лента
интимных услад
                              и мировых скорбей —
все отражается в нем.
                                      Но это
ради тебя
                   о тебе.
Иные
          хвалятся
                          зоосадом
оклеточенных
                         любенышей и любят.
Но я-то — твой!
                             И надо мне
не кого-нибудь —
                                а тебя.
Я, наверное,
                      совсем еще
                                           дикий.
Выбрал
               что побольше!
И ни в какую клетку не засадить
мою здоровенную
                                любовищу!
Кому-то бы — как у всех,
                                             буднично:
полюбили немножечко —
                                              и разошлись.
Нет!
         Не хочу,
                         не могу,
                                        не буду!
По-настоящему,
                             на всю жизнь —
на до и после,
на здесь и везде,
весну — и осень,
ночь — и день...
Муж, не муж, —
                              жена, не жена, —
плевать,
                что в судьбу
                                       вписали!
Ты у меня
                  одна-
единственная,
                          и самая-пресамая.

А вы,
          охочие до баб,
дурными членами гордые!
Слабо вам
                   заценить масштаб
моего
            любовного органа!
В любой
                из моих сердечных ран
легко
          поместиться может
вся твердь земная,
                                 весь океан —
и остальное тоже.
Да что планета!
                             Ввысь взметнем
его
       багровые
                        складки!
Свободно
                  помещаются в нем
галактики и метагалактики.
Жертвой науки
                            пасть замертво,
на самую большую площадь
                                                  вывалить —
                                                                        нате,
любуйтесь!
                     Анатомический театр.
Кунсткамера.

Не выгорит.
                      Неонеандертальцы
прямо в сердца
                           убитые
тычут
            с плакатов пальцами:
а ты
        записался
                           любителем?
Нам профессионалы
не нужны.
Наши причиндалы —
нам в штаны.
Пара штук в кармане,
тачка в масть —
тут тебе и желание
и страсть.
Подумаешь,
                      поэтишко
                                       доморощенный!
Гордыню-то
                       поумерь
                                      свою!
Дамы
           устроены
                            куда проще.
Они потому и дамы —
                                        что дают.
Но взамен —
                         уж тут как водится,
изволь отдуплиться на все сто.
Каждой, конечно, —
                                     по породе, —
но определить место.
Потому что
                     им прежде всего
                                                  хочется
надежности и прочности.
Есть мужик, нет мужика —
это дело десятое.
Правильно —
                        когда после
                                             праздника
последствия
                      не висят.
Вот потому-то
                          на Земле
                                          по всем углам
с раннего плейстоцена
женщина
                любовь
                              берет в заклад
под хорошие проценты.
А тут — поэт,
                         промотавшийся вдрызг,
прыть
            на небеса
                             растративший...
Можно с таким
                            выкарабкаться
                                                       из вонючей дыры?
Вряд ли.
Что же,
              всю жизнь
                                сюсюкать с ним
у корыта треснувшего?
Толку от вашей
                            болтовни,
от идиотской
                        бестелесности!
Чувства —
                   только тем хороши,
что при малейшей
                                 проблеме
им на подмогу спешит
материальное подкрепление.
Есть ли у тебя
                         деньжищ куча,
связи, перспективы —
                                       или хотя бы жилье?
Нет?
         Так вали отсюда.
                                        Не мучай
ни себя —
                   ни ее!

Я мог бы
                 вечность
                                  тебе предложить,
Вселенной
                    укутать плечи —
не домогаться,
                          а служить
каждой своею клеточкой.
Я мог бы надеяться
                                  хоть иногда
что не осудишь ты меня
за то,
          что однажды
                                  навеки
                                               стал
тенью твоего имени.
Да,
       я поэт —
                        я пустота,
несотворимое нечто...
Но может быть
                            ты позволишь
                                                     хотя бы мечтать
о встрече?
Я знаю,
              ты добрая,
                                  ты жалеешь
всякое
             беспородное зверье...
И быть бы
                   посмелее,
хоть самую капельку, —
                                           во взгляде твоем
местечко у огня
нашлось бы и для меня.

Но...
Свидание не состоится.
Нет, не перенесено —
а вообще.
                 На хрена девицам
облако без штанов?

Один.
Иду, сутулясь.
В стороны — брызги рож.
В липкую влажность улиц
Вечер вонзает дождь.
Октябрь,
                 по деревьям и кустам
развесив фальшивое
                                    золото,
запихивает
                    солнечный пятак
в красную щель горизонта.

Пришел.
Глухо.
Чего-то поел.
Помыл посуду.
Поставил в сушку.
Нехорошо.
Душно.
Ходики прямо в ухо
трясут
свой нервный тик.
Без пяти.
Восемь.
               Девять.
                             Какое дело
мне
        до этих
                      дохлых цифр,
кривляющихся стрелок
и виньеточек куцых?
Стоит ли
ухмыляться взахлеб
только
ради того, чтобы
из лжи
ползучей
подобие жизни
вымучить?

Вынуть батарейку —
                                      и хана!
Больше времен нет.
Пустота и тишина.
Тот свет.
И даже не надо
                           в петлю лезть,
или в мозги из пушки.
Достаточно сесть —
и слушать...

Секунда упала.
Разбилась.
Вдребезги.
В пыль.
Вторая.
В прах.
Третья.
И полетели —
по две,
по пять,
мигопад,
секундная вьюга,
тесно,
некуда падать —
разбиваются
                       друг о друга...

Эй, вы, там!
                       За стенкою возня!
Никшните!
                     Не сметь!
Рождается
                    внутри
                                 уже мертвого
                                                          меня
одна
          гигантская
                              смерть.
Радуйтесь! —
                         навалился на перо
чахоточной грудью...
Крови надо?
                       Будет кровь.
И хруст костей
                           будет.
Ага! сбежались!
                             труповозка, менты,
соседи,
              прохожие просто...
Развлечение! —
                             кранты
еще одной
                    загнанной
                                      особи.
Две строчки
                       в подвале
                                         местной газетенки,
сюжетик
                в блоке новостей...
Какой-то дядя
                          с какой-то тетей
оказался не на высоте.
Этим желтушникам
                                    выкобениваться —
что крокодилу минет.
Мне без разницы.
                                И тебе
дела до меня нет.
Но когда
                стервятники
                                       нажрутся падали
и толстым брюхом — на покой,
отыщутся
                  боли моей
                                     клады
под каждою строкой.
Когда
           не останется
                                  действующих лиц
в этой
           невыдуманной
                                     истории,
когда мои мысли
                               испепелит
моих стихов крематорий,
и незачем
                  что-то кому-то объяснять,
упрямые
                строфы
                              хмуря —
по сотням вселенных
                                     развеет меня
несбывшейся нежности
                                         буря,
и каждый
                задрипанный электрон
в последней чумазой дыре
узнает
            сладостнейшее
                                       из имен
царственнейшей из царевен.
Чтобы мечту,
                         на кванты порванную,
угадывали
                   даже в кромешной тьме —
как синий взгляд,
                               как волосы по ветру,
как звонкий голос
                                 и смех.
Чтобы
             самый крутой
                                      из богов
голову уперев
                          в пудовые кулачищи,
вспоминал —
                         не меня, бесштанного,
а ту,
         что выше
                          и чище.

Книжечку аккуратненько закрыть,
очки сложить в футляр для очков,
слезки в баночку из-под черной икры —
и в помойное ведро, чистой палочкой.
Поэмные переживаньица — это так,
вроде душевной щекотки.
А на десерт — мороженое с фисташками
и леденец за щекой.
Ровненько, гладенько —
розочки в садике,
рюшечки, кружево —
друженьки с подружечками
ничем не обеспокоены, не удручены...

Оно и понятно —
                               кому ты нужен,
если просрал
                        последние штаны?

4. Контракт

Дескать, пламенем горю
просто адовым —
а всего-то закорюк
пару надобно!

Тут столетие на носу —
и в статистику,
хоть умри, но наплюсуй
четверть листика!

А начальство у меня
дюже строгое —
не святая размазня,
гнусь убогая!

Вставит в задницу ежа —
сбреешь набело...
И того гляди разжа-
лует в ангелы!

А тебе-то что терять?
Неприкаянный.
Пусть людишки матерят
хуже Каина!

Да тебя не прочь и так
сдать за полцены...
Им такие — натощак
по три порции!

Но зато в аду почет.
Чуть с копыт слетишь —
лучший пекарь запечет...
Тут традиции!

А в награду — черт-те что,
все — свежее нет...
К договору есть на то
приложение.

Деньги, слава — это так,
для затравочки!
В каждом городе — бардак
и шалавочки.

Договорчик при себе,
дело верное!
Не последнему тебе,
и не первому.

Подмахнешь — и сей же миг
счастье новое,
в самый розовый прикид
упаковано...

Ну, так что, уговорил?
Ведь не жрать с лица.
Эдак долго ли от рифм
Скандыбаситься?

А поэт — через соплю
доведись ему, —
все равно, куда пошлют? —
к черту лысому!

Так уж лучше с барышом,
чем с барыгами, —
пусть подарочки в мешок
сами прыгают.

Есть еще в тебе мозги —
жизнь безбедная.
Нет — пойду тогда других
исповедовать.

Черт с тобою, — я ему, —
дуй к начальнику
и скажи, чтоб адских мук
накачали мне.

Нет поэта без стиха,
жизнь ему не в кайф.
Коль без музы подыхать —
так хоть с музыкой!

Тело уработать вдрызг —
дело плевое;
мне бы душу выдрать из —
и на дно ее!

Выжечь, вытравить следы,
чтобы не вяньгала
память, как вонючий дым
из торфянника.

Вот на это и нужна
сила адская.
Пусть достанет сатана
всеми цацками,

соберет со всех чертей
что есть моченьки —
чтобы прилипчивая тень
не морочила.

Больше дела, меньше слов.
Смерть покойникам.
А заманное фуфло...
Да на кой оно?

Огоньки услад и слав
запоздалые
автоматом посыла-
ются к дьяволу.

Ничего я не хочу.
Бляди, оргии...
Да видал такую чушь
в местном морге я!

Впрочем, что икру метать.
Сгинь, тошнотики!
Все едино, ни черта
не поймете вы.

Город. Грязный эшафот,
нами сколоченный,
чтобы народ из года в год
в муках корчился,

чтобы мысли и дела —
пятна трупные,
чтобы Вселенная пошла
злыми струпьями.

Мы нанесены, как грим,
на скелет его...
Не позорьтесь со своим
детским лепетом!

Наша сраная страна,
наша родина —
вот где самая она,
преисподняя!

Здесь — страшнее, чем
                Страшный суд, —
психи чокнутые
днем и ночью кровь сосут,
громко чмокая.

Здесь — тупые дикари,
воры, пьяницы...
А попробуй, убери! —
кто останется?

Что гигант, что лилипут,
что зверье в очках —
пляшем, дрыгаемся тут,
на веревочках.

Наплевать, что на душе!
Приклепают нам
рот в улыбке до ушей
крепко-намертво.

Веселее, господа!
Под сурдиночку!
Основная смехота
впереди еще.

Огнедышащей зарей
вспыхнет солнышко —
от макушки подберет
и до донышка.

И философ, и дебил —
сплошь мерзавцы вы.
Всех природа истребит.
Точка. Занавес.

Что останется шутам
в этом адище?
Отыграл свое — а там
хоть на кладбище.

Нам издохнуть не впервой
за кулисами...
Ну, давай свой договор!
Где подписывать?

5. Дикобразы во мгле

Огастролены.
Отиражены.
Обустроены.
Онагражены...
Дамы и господа.
Кажется — хоть куда.
Плебсу завидки,
врагам назло...
Просто великие.
Повезло.
Рой
       норы —
роль
        видна:
крой
        морд —
кровь
          на.
Там,
        за границами,
                               ад или рай,
или —
            наследные баталии...
Какая разница!
Какая из разниц?
Лежачий камень — на пьедестале!
И все в порядке
                           с бегучей водой:
импортная сантехника,
лучший архитектурный дом —
чеково-книжные,
вилло-яхтовые,
шатлетно-лыжные
темы
         распахнуты —
о тех, кто
с иголками или без,
заученно и равнодушно,
не глядя,
               всем скопом,
                                      по костям,
по пеплу
               солнц
                          задушенных,
эффектно скользит и
                                    горстями
черпает благосклонности небес.
Très bien.
Прекрасно.
All right.
Такое заведение.
Лампы — и мошкара.
Дикарям
высокие идеи
не по мозгам
им надо на пальцах:
ты (ткнули пальцем) — хам,
а этот (перст вверх) — страдалец.
За тебя,
             недостойного
                                     дорогих распятий,
ему
      принесут на ужин
нечто
          в излишествах и разврате, —
все, что тебе не нужно:
накипь с базара,
тусяк крутой,
твари для пары,
игорный стол,
бренди с текилой,
розовый торт...
Как это мило!
Полный восторг.
Думаете,
                просто
                            у всех на виду,
со всех сторон облупленным,
когда конкуренты
                               тут же крадут
каждую глупость?
Падшим
               можно
                           лежать — и не париться.
А тут — за струйки эфира
цепляться
                 бессонными пальцами
дочерних фирм.
Достигли, урвали —
                                   не на покой,
не к картошке на дачу! —
еще,
        еще,
                и еще, —
                                 таков
закон
          вселенского
                              рвачества.
Казалось бы,
                      раз огребли свое —
и пользовали бы,
                             что случай дал им...
Как же! —
                  грызутся,
                                  зверье на зверье,
скандал на скандале.
В этом ли
                 суть
                         золотого венца,
ореола
            над черепом?
Если
         вот это
                     есть царство царств —
зачем?
Нет,
        ничего личного.
                                    Кому-то оно,
может быть,
                     в самый раз.
Но снова о том же:
                                о тайне снов,
о звездах,
                 о радугах,
                                   о неземной
любви —
                не за чужим окном,
не потом,
а здесь и сейчас!
А если
            вот так,
                          брести, ползти,
высовываться как все,
где примоститься
                              радости?
когда —
               розам в росе?
Да, все привычно, прилично,
понятно, как горсть монет...
Но нет
            ничего личного —
ни у кого нет.

Скажут:
              во, развел турусы!
Было бы, чего ради!
Выше нос! Не надо о грустном.
Преодолеем, сладим,
дырки замажем,
клинья вобьем, —
сказку расскажем,
песню споем...
Жизнь, говоришь, тошная?
А не слабо назло
тошности, понарошку
развесить гирлянды слов
про елку и праздник,
про снежный смех,
про странную радость,
одну на всех,
про то, как не спим всю ночь и
в подарок судьбы ждем?..
Не надо нам:
                      строчка за строчкой —
неизвестно о чем.

На здоровье.
Как решите.
Бред закройте.
Боль заспите.
Не листайте, не читайте,
нет привета — так прощайте...
Никого не зазываю,
никуда никем не зван,
не торгаш, и не хозяин, —
а стихи не балаган.
Критикуют? Нет проблемы.
Не для публик здесь торчу.
Я поэт.
            Моя поэма.
Поэмею как хочу.
Мне дано творить — и рушить —
всем,
         себе,
                  ни для кого, —
клетки,
            клеточки,
                             клетушки
из
    дыхания
                   моего.
Холоден,
                взволнован,
с грустинкою в глазах, —
по-разному
                    мой голос
обязан меня сказать.
Иначе — зачем?
За-ради веков? денег?
Боги и чернь.
А по идее,
мы — звезды.
Мы сами себя возвысили,
всозвездили позы,
нутро высияли,
выжгли
             до последнего атома
кем-то когда-то
закачанную в нас отраву —
и это свято,
и это наше право.
От первых судеб,
                              по пыльным далям,
по миллионам несбывшихся лиц,
мы,
       сбывшиеся,
                           доскитались
до этой
             звериной
                             Земли.
И надо болеть
                         ее болью,
не возноситься над,
а бережно,
                   терпеливо,
                                      любовно
врастать
               и выращивать
                                        имена —
слепые,
             наивно-чистые,
лучащиеся
                   каждой клеточкой естества...
Но я поэт,
                  и я
                        не нуждаюсь
                                               в истине,
которая не права.
Если
         в грязи и крови
душа
         остается чиста,
это — как ни назови —
бездушная пустота.
Если средь
                   стылых льдин
совесть
             не студит
                             след,
значит — как ни суди —
совести
             просто нет.
Не поддаваться
                           блаженной дикости,
не образом
                   образов,
не вдоль, и не поперешно бродить, а
знать призвание —
                                 и идти на зов,
вязнуть
             в пучине трудных листов —
сбиваться с ритма,
                                внимательно
вслушиваться
                        в каждый стон,
воплощаться и всматриваться
в свободу,
                  в каждый рай или ад
в каждом из каждых дней...
Другие
             договорят.
Но правда —
                       только во мне.

6. Амбивалентность

В мире, скажут, все важно,
нет ничего такого,
что следовало бы обеззараживать
и безусловно отбраковывать.
То, что одним боком
форменнейшее свинство, —
в каком-то смысле высоком
справедливо и истинно.
Вот, например, плюнули
в морду, дали пенделя —
это из области юмора,
и в этом своя идея.
Когда ни хаты, ни краю,
ни даже гулькина носа, —
извольте шестеркой в стаю
ехидствующих отбросов
и хохмачей юродивых.
Злорадно воображаем:
кого-то — в нужник мордами,
а тех — в гротеск ножами.
Взрослый дядя
на клумбе гадит
не просто так —
науки ради!
Низменности и высоты
живительно совокупление.
Вот и не трогают его менты,
знают: его экскременты —
символика обновления.
От вони даже нечистым
из ада — хоть на погост, —
а мы, эксгибиционисты,
за компост мозгов!
Урод-уродом,
в кабак да бардак...
Кайф! — век свободы
не видать.
А если кому-то впадается в мечты
и потянет на эдакости —
напомнить недолго: без нас ты
сплошная приставка "недо-".
Чтобы и сном,
и дурью хмельной,
по самое оно
в народе —
и навсегда, и все равно,
как времена бродят...
Кроме шуток.
Всем по пути.
Кто попутал —
тот и простит.
Пусть быдло куражится.
Блюдут над этим —
многоэтажные
благодетели.
Хари корячим —
кто мил, кто мал...
А дудка оплачена.
И будет бал.
За руки — и по кругу.
Возрадуйтесь, возлюбите.
Час мордобоя и ругани.
Круговорот событий.
Бодки с мордоворотами?
Мне-то на кой?
Я же не против.
Сам такой.
Ну, не сдержался и
отструил...
Не обижайтесь.
Все свои.
Да, разумеется, для забавы,
для-ради великого дела,
неподобающее подобает,
и безлюдь людеет.
Маски, шуты, натужный рай...
Было завтра — будет вчера.
Проспишься — опять боязно:
подлость, зловоние, маразм...
Но как же тогда с любовью?
Казалось бы, что чище,
возвышеннее и беззаветней?
И на это отыщется
мнение авторитетное.

В мире, полагают, все скопом —
то есть, в одной куче
поэзия в штиле высоком
и блуд кобелей и сучек.
Что мадригал страстный,
что анекдот неприличный, —
для мудрости беспристрастной
нет никаких отличий.
Можете — копуляйте.
Не можете — соловьями
над лепестками блядей,
в клетке, на содержании.
Когда ни хаты, ни краю,
ни даже гулькина носа,
как ни благоуханничай —
похоти неотесанной
по жизни отдаваться...
Разве же не справедливо:
на деловые вливания —
солидный шматок близости?
Не краснея,
с ним или с нею, —
и вся любовь.
Куда яснее?
Да уж... Купили. Что и сказать!
То есть, без заковыристостей,
боль и душевность сграбастать за
шкирку — и  до унитаза.
Выкрасить — да выбросить.
Дудки! Коптите сами
исподних кругов жесть.
Псевдоученые сальности
поперек горл уже.
Ваши объедки?
Народец — нищ?
Даешь конкретных
духу пищ!
Вытошнит от базарных красот.
Люди — и чтобы люди нам
в дар, по душе, без рисовки,
возлюбленные возлюбленным...
Чтобы не сном,
не дурью хмельной,
по самое оно
влюбиться —
и навсегда, и все равно,
чем письмена выцарапаны...
Кровью ли, потом,
пламенем, льдом, —
сейчас, без расчета
на потом.
Пусть памяти ссорятся,
в бреду бессонниц —
судить по совести,
и быть на совесть.
Не все покамест
дано отмыть,
и волки с клыками,
и волчья сыть...
Дабы не угораздило
не вовремя протрезвиться —
на плацу, на страже,
доблестная полиция.
Дескать, хорош вякать тут
на властный класс!
А непонятно —
так мы щас:
жабой по жабрам
юшки ручьи...
Не обижайтесь.
Все свои.
Разумеется, вольному воля.
Что сверху изволят — то и твое.
А кто особенно гла(дко)голые —
так это,
можно и поэта —
под ружье.
Тряхнут, как грушу, —
будешь стрелять,
за милую душу,
в душу мать!
А там, в прицеле, все равны:
хорошие — и не очень,
красивые — и черней сатаны,
простые — и навороченные...
Лишние вопросы — лишний труд.
В правильно поставленной стране
умные — вопросов не задают.
На нет — и кнута нет.
Свет в конце окопа,
в гляделках тьма —
для остолопа,
для дерьма...

Господейшие из господ,
нижайше достопочтенные!
Мы, конечно, слепее слепот,
темнее темени.
Где уж, нам, писучему племени,
воспарить до прибыльных тем...
Рифму состряпать — и то проблема.
А поэму —
проблема проблем.
Пленники,
лени,
тлен
лета,
ни купоны не стрижены,
ни головы —
рыжие,
брызжущие
нелепостью
лепета, —
не засметаны,
не прокрыжены...
Но при всем при этом,
мы поэты,
а не вы.
Там, где ценники —
только циники:
им что пряники, что кулаки...
Сброд,
мошенники,
матершинники,
пропитые,
проданные
пошляки.
Что от щедрот?
Бездуховность
душная:
психованный,
задушенный,
затравленный народ
травку покурит,
в вену укол...
Литературы
никакой.
Смрад рекой.
Бузить не нам бы —
но
не амби — амба!
Валентность ноль.

Просветительнейшие из светочей,
премиальнейше авторитетные!
Допустим, мы дохлые веточки:
ни плодов, ни цветения, —
ни листика, ни фига...
Но куплеты не куплены,
и не умеют лгать
неласканные губы,
и требуют откровенности
израшпиленные сердца —
даже с изменниками
и подлецами.
Плевать нам на критику,
и на башли!
А надвое говорить —
к чертовой бабушке.
Автоматически посылаетесь.
Гори они
ярким пламенем —
ваши придури,
ваши нотации
и лекции,
диссертации,
публикации
по протекции,
льстивые фразочки
во славу...
Зря стараетесь.
Уступят слабые,
согнутся тоненькие,
нетвердые разбегутся, как ртуть, —
но скользким книжонкам
даже котенка
не надуть.
Тревожны, взволнованы,
расстроены
тем, что где-то снова и снова
ваше отродье,
амбалистый упырь
рвется с цепей...
Да, мы тупые.
Но вы тупей.

Блюстительнейшие из опор,
насильнейше кандальные,
вот он, я — горд,
скандален,
никому не нужен,
ни здесь, ни сейчас...
Но я подниму любое оружие
против вас,
против монстров обоженных,
за многих — один из...
Осторожнее!
Поэзию можно уничтожить —
но унизить
нельзя.
Не отменить по команде свыше,
по жесту хозяина,
того, чем мир живет и дышит:
дрожь восторга,
кипение мысли,
сладость страсти,
нежной искренности...
Непродажно: не дорого
и не взаймы —
просто мы там, где любовь и счастье,
а они — там, где мы.
Что бы со мной ни сотворили,
как бы ни вболотили,
был и буду — сказочной былью,
одухотворенной плотью.
Ничьим миром не мазан,
ни черта, ни ладана, —
жил
поперек указов,
из последних жил,
назло лжи...
Не нравится? Ладно,
наказывайте.
Ликую: заслужил!

7. На губе

Но если я
                 поэтье ремесло
по зову,
               по приказу ли,
должен влить
                        в лопату и кайло —
что-то не так в разуме,
и рано
            покойником на покой,
праведником ли, грешником:
за стеклом или за щекой
конфетка, но по-прежнему —
не надо,
              стыдно,
                            противно,
                                              бессмысленно...
Ну почему, спрашивается,
всякую всячину надо делить на
наше и не-наше?
Не хочу делиться!
                               Мое, не мое, —
какая разница!
                          Хочу, чтобы находили мы
друг друга
                   не по породам,
                                             как зверье, —
а чтобы все едино:
кто был,
               кто будет,
кем и когда, —
чтобы не угадывать
                                  счастья
и не ждать, —
а вовсе не разлучаться.
Крабу — клешня, колючки — ежу,
высь — звездам, земле — земное...
Но чтобы та, кому я
                                   принадлежу
была
         пронизана
                           мною.
Во мне, понятно, — только она.
Так,
        чтобы в строфы вплетали нас
во веки времен —
                                а поэты новые
забыли наши случайные имена
и звали —
                  просто любовью.

Товарищ полковник,
                                    да слышу я...
Апоплексию-то прикрутите!
Не глохнет
                   свобода и праведность высшая
от всяких там
                        громковопителей.
Дело житейское:
                             тяну, раз взялся
за гуж — и в кузов груздем.
Не грузи начальство — грузи самосвал...
Не трепыхайтесь! — погрузим.
И это, и другое, и много чего еще.
Мундирам пора пить море.
А мои стишата — не в счет.
Не для рабов
                      творены.
За гранью
                 уставного понимания?
Не обращайте внимания!
Один ответ за сотню бед.
Что дураку круглому
лишний раз соло на губе?
Повеселим
                   публику.
По-пластунски и в присядку,
каждый вечер, день за днем,
и в партер, и на камчатку,
в пику подлому порядку
лысым солнышком сийнем!
Господа эстеты, критики и теоретики,
а также прочие
                          голоса из сортира,
объясняю,
                  коли сами не заметили:
искусство — не только игра.
В этом театре все — всерьез:
нет смеха без смеха,
                                   и слез без слез,
здесь правда взаправду,
                                         а жизнь — как жизнь,
и лишь одного не бывает — лжи.
Как бы ни ерничал гуляка-поэт,
кого бы из себя ни строил,
дойдет до дела — поблажки нет
ни лирике, ни героям.
Все, как на духу,
                             не взирая на лица:
король королей ли, шутов король...
На вид — в сколь угодно полной амуниции,
а душа —
                  по форме номер ноль.
И если,
             в миру политиков и менял,
я,
   губошлеп по вызову,
заделался поэтом —
                                   из истории меня
атомной бомбой
                            не вырезать.
Пусть ваша грязь
                              ко мне пристает —
не по мадаме флирт!
Не заманить
                      вдохновение мое
шампанью под трюфели.
Я был,
            и остался,
                              для той,
                                             не чаянной —
выше любого неба,
хотя и,
            быть может,
                                  в печали ее
меня
         никогда
                       не было.
Тварью губастой
                              из ада в ад —
а то,
        в чем я действительно виноват, —
не искупить
                     ничем,
                                 никак,
не стереть,
                    не загладить...
Оттрубить бы честно
                                     положенные срока —
и выйти на волю
                             праведником.
Но это из области
                               дешевых мелодрам.
Милые сказочки.
Для милых дам.
Розочки в вазочке,
щели в замазочке,
праведники в раю...
Ну, припаяют
                        лишнюю статью...
Поганее не засунуть.
Не светит — ни этого, ни того.
Ни даже тьмы — ничевее ничего.
В том-то и суть:
не сбежать
                   от бессмертия,
не спрятаться
                        от призвания —
нет дороги
                   к спасению
                                       от дорог.
Совесть в конверте,
многострадальная
память
             ненайденных
                                     строк.
Загубленной тенью
бродить обречен
по бреду поэмы
ни о чем.

8. Призрак

Припомнят мне мои грехи,
слабости и просчеты,
и неудачные стихи,
и плоские остроты —

и приобщат, и подошьют,
и на все сто навертят
безжизненную жизнь мою
и смертное бессмертие,

и что родня была не та,
и что ушел до срока —
и не сумел героем стать
без страха и упрека.

Мечтал себя пересоздать,
судьбу переиначить...
Вместо конкретного труда —
абстрактные задачи.

А в результате? Полный пшик.
Темно и бестолково.
Ни для себя, ни для души,
ни для чего другого...

Не завершил, не дописал,
не смог, не обеспечил...
все — от кого-то, все — не сам,
везде — чужие плечи.

В элементарнейших вещах —
слепой кутенок словно.
Вроде бы, много обещал...
Да так и не исполнил.

Ну хоть бы что-нибудь найти
в зачет — нет же, поди ты! —
ни языка, ни внешности,
ни счета, ни кредита...

Галактик с неба не хватал.
Мелькнул унылой тенью.
Не человечишко — а так,
ползучее растение.

Да, я приму любой упрек.
Мой жребий незавиден.
Кого любил — не уберег,
с кем близок был — обидел.

Спорил, ругался, поучал,
не взирая на лица,
безжалостно рубил сплеча
живую плоть традиций,

и в каждый божий монастырь
лез со своим уставом,
и жег душевности мосты
налево и направо.

Серьезен, словно эшафот.
Ни радости, ни смеха.
Мешал народу, и народ —
досадная помеха.

Ну, что еще? Дрова ломал,
считал: все поправимо...
В борьбе с химерами ума
не замечал невинных.

Не оправдать напрасных жертв
глубокомыслием глупым —
и не поднимутся уже
нечаянные трупы.

И приговор на пару строк
(мол, и того не стоит!):
бесчеловечен и жесток.
Не нужен. Не достоин.

Прелестно! Я мог бы и сам
родить такое диво.
Что проку воздух сотрясать
вдогонку подсудимым?

Я призрак, я немая тень,
бесформенное нечто;
один в кромешной пустоте —
никто, ничей, навечно.

Конец. Подведена черта.
И мне уже не надо
о снисхождении мечтать,
или просить пощады.

Зачем? Ни истины, ни лжи —
ни взглядов, ни вещей нет...
Как будто можно заслужить
любовь или прощение!

Оно или есть — или не добыть,
не вырастить с годами —
в молитве расшибая лбы,
смиренно угождая,

обожествляя каждый шаг,
стелясь под ноги пылью,
дыханию вторя, не дыша,
бессилие пересиливая...

Когда не любят — ни к чему.
Пройдет — и не заметит.
Не полыхнет — звездой во тьму,
или розой на рассвете.

Так и пришлось — ни для кого,
невидимо, неслышно, —
неведомым несуществом,
несбывшимся, небывшим.

Не нами предопределено.
Только совесть кристальней,
память светлее — все равно
от этого не станет.

В словах такое не излить,
не выразить стихами,
как струны гордые рвались,
как грудой бездыханной

мгновения падали за мной —
и с каждою потерей
захлопывались за спиной
невидимые двери.

И вот — последняя. Пришел.
Или ушел, быть может?
Всего достиг, всего лишен,
возвышенно ничтожен...

Был молодым или стариком,
грешен или оклеветан —
сон. Бесконечно далеко,
ненужная планета.

Она не для меня. Живым
сюда не достучаться.
Всему, чем  одержимы вы,
свидетель безучастный,

я знаю сроки и места,
судьбы и знаки — что мне
ваших метаний суета,
предки или потомки!

Чем провидение одарить?
Точку — лишить пределов?
Ни мне, ни вам до этих рифм
нет никакого дела.

Не обещаю и не жду,
ни красоты, ни боли...
И человечьему суду
я неподсуден боле.

Пусть радость исторгает плач,
бедою станет счастье —
но даже этот мир-палач
убить меня не властен.

Ты, иссушающий слова,
торгующий любовью! —
напрасно подлая молва
танцует пред тобою,

как шлюха, бедрами тряся,
ждет голову на блюде...
Кому-то будет шестьдесят.
Мне — ничего не будет.

9. Наследие

Но если
              в нем
                        воскресну я —
воскреснет и она.
Мне одному —
                           смысла нет.
Все, чем я был жив —
в ней, от нее,
                       как тепло и свет
солнца —
                 для каждой из планет,
и нужно только
                           до конца дней
быть рядом
                    и ей служить.
И если суждено кому-то
рождаться
                  и умирать,
и возрождаться для новых мук,
и снова
             уходить во тьму,
но длиться,
                    вопреки всему —
она
       бессмертнее стократ.
Не исчезают
                     красота,
истина, совершенство
искренность и такт,
мужество и женственность...
Да мало ли что!
                            В сокровищнице времен
драгоценностей не счесть.
Но любая из них — только намек,
и в ней это есть.
Все, что достойно
                                бытия,
ради чего нам
                        костьми лечь, —
малая частица ее
                             вечности
и ничтожнейшая из них — я.
Но я — причастен,
                                 и причащен,
и кое в чем
                    нетленен, —
и буду врываться еще и еще
в шествие поколений.
Потому что когда-то
                                     всего на миг
стал искрой
                     ее костра —
а значит,
                мой сумасбродный мир
уже не просто прах,
не просто каракули в тетради
или надпись на лбу,
это — обогащенный концентрат
для энергетики будущего.
Пусть не сумел
                           признаться,
                                               приблизиться,
высказать
                 и отдать,
пусть вместо сказочного принца —
житейская бездарность,
но даже в своей
                           пещерности,
обреченности заранее, —
я стал
          ее воплощением,
одной
           из ее граней.
Пошлостью  изранен,
обыденностью  убит,
нервно,
             неровно,
                            неправильно —
и все-таки любил.
И уже только поэтому,
                                       из прочих книг,
мою — Вселенная оживит
в потомках —
                        и прочно впечатает в них
кусочек моей любви.
Уважаемые наследники!
                                          Спокойно!
Не надо лишней патетики.
Мы  — сублимат из облаков,
сухая заварка в пакетике.
А пиршество — только предстоит.
Через утомительность перерождений,
хаос причин, следствий и последствий,
придет день,
когда люди
                    станут, наконец,
                                                людьми
и вместо привычных
                                    неудобий
вылепят
              бесконечно прекрасный мир
по образу ее и подобию.
И все мы
                восстанем в нем,
                                              в ней,
и будем
              зеркалами
                                ее сияния,
и первобытность наших дней
нагадить не в состоянии —
и вот тогда, наконец,
                                    я буду прощен,
и неприкаянный дух сможет
уйти на покой,
                          кануть в бездну времен —
чтобы ни души
                           больше не потревожить.
И станет просто, свободно, легко,
признаваться и знать:
нет больше
                    ни демонов,
                                         ни богов,
не нужно
                ни памяти, ни стихов —
гармония
                и тишина.
И в бархатно черных
                                    непуганых улицах
нездешняя ночь
                            при нездешней луне...
А звезды
                в кроватках созвездий
                                                       уснули —
и носиками хлюпают
                                    во сне.

Экслибрис

У живых — живые желания.
К чему-то всегда тянет.
Вселенная чтобы — родником была,
и пить из нее горстями.
Чтобы всегда
ждать,
и надеяться,
и верить — не важно, в кого...
Пульс солнцестояний и равноденствий —
пока живой.

Желания
движут делами.
Приходится выкручиваться.
Потом вошли во вкус —
и давай плодить, одна другой лучше,
хитромудрейшую технику.
Есть рычаг — опора приложится.
Можно жить — и работать можно.
Так понемногу и выбрались из пещер,
и стало уютно прогресс двигать,
и придумали много полезных вещей —
но в конце концов
                              изобрели
                                              книгу.

Странно. Зачем? Забавой пустой —
не платье ведь, не кусок хлеба...
Но в книгах есть все. И даже то,
чего никогда не было.
И вдруг оказалось, что от них,
исподволь, не бросаясь в глаза,
расходятся будущего нити,
людей в человечество связывая.
Не волны по воде,
не  искры от пламени, —
но блики идей,
предвестье желаний
и жизней.

Страница за страницей — завитушки, крючки.
Орнамент  времени его пружины,
и маятники —
отсчитывают за столетием миг,
за земною секундой — галактический день...
И люди, в конце концов, тоже книги
в библиотеке судеб.
Одни нарасхват, зачитаны до дыр —
другие малоизвестны,
но каждому лучику каждой звезды —
его законное место.

Никто не живет вечно.
Каждому свой срок.
Не успеешь пролог прочесть —
уже эпилог.
Книги теряют,
жизни сжигают,
или они — просто ветшают,
и без реставратора —
нечего перелистывать...
А когда вообще уже не разобрать —
остаются экслибрисы.

          На вершинах гор белый-белый снег —
          Но цветов на снегу нет.
          Облака над горами в синей вышине —
          Но следов на бегу нет.
          Будто в небе луна — и свет луны,
          Мы с тобою разлучены.
          Стать бы песней, как птицы поют по весне!
          Только слов в тайне губ нет.

Новые времена.
Технический прогресс.
Лавина информации.
Новым нам
всегда есть,
чем заниматься.
Дети
         привыкли бродить в Сети,
по торрентам пиратствовать...
Им уже скучно за буковками следить —
им подавай в красках,
чтобы бегало, шевелилось, мелькало —
и тем самым повышало
усвояемость материала.

Вот. Допрыгались. Итог всему.
Всем человечеством или по одному, —
китайцы и негры, девица и отрок, стар и мал —
мы превращаемся в материал.
Допустим. Не каждый готов
в боги, или хотя бы в герои.
Но объясните мне, кто и что
будет из нас строить?
Не знаете? А я бы не хотел
в чьем-либо фундаменте
остаться одним из смертных тел
другими телами сдавленным.
Не знаю когда, не знаю где —
но помню по книгам старым:
есть вещи, которые — для людей,
а не компьютерных аксессуаров.

Пусть мы во Вселенной не одни,
и к делу не самые пригодные, —
носители разума любой природы
про любовь узнают из книг.
Неважно, проза или стихи, —
а может, и то, и другое, —
или просто реестр адских кругов,
или учебник химии —
но в каждом деле смысл один,
одна правда в любой мысли.
Без этого — в слюнявчиках до седин,
и в человека не вырасти.

Младенцы! не пяльте в экран глаза.
Нет ее там и близко.
Любовь невозможно показать —
ее надо высказать,
и выстрадать,
выносить в себе,
месяцы, года, столетия —
из подлого сердца вырвать стада
небесных бестий
и сумрачных учителей,
выкнижиться за листом лист,
за вечностью вечность —
чтобы в зверином теле поселить
хотя бы маленького человечка.

А дальше — уже есть, чем дышать,
ради чего лелеять
каждое слово, каждый шаг,
надежды и стремления,
радоваться и страдать, сомневаться —
но чуять еще полузвериным чутьем,
что благодатная сень каждого оазиса —
для него и для нее;
а значит, надо быть, и не быть надо,
и по учебникам неземных историй
старательно разбирать незнакомые письмена,
чтобы строками — памятей любых сильней —
навеки впечатать в стомиллиардный том,
что было
                и чего не было.

Пусть даже потом
погасли звездные взгляды,
восторгов прибой нем,
и выцвел из старых тетрадей
убористый почерк поэм;
и плесень без мысли и совести
любится безучастно,
превращая любви пути
в нечто непечатное;
когда по пустыням обледеневших душ —
невидимые закаты
в чужом одиночестве устало бредут
без паспорта, денег и языка;
и в розницу проданные дали
по турциям обрыбились;
и нет никого. И вот тогда —
остаются экслибрисы.

          На вершинах гор белый-белый снег —
          Но цветов на снегу нет.
          Облака над горами в синей вышине —
          Но следов на бегу нет.
          В том ли наша вина, что без нашей вины
          Мы с тобою разлучены?
          И пора возвращать, что пригрезилось мне.
          Но любовь — не могу, нет!