Тени
микропоэма
Свет — не для них.
Тьма — тоже.
Они — изворотливость и терпение.
Там,
куда взгляд пробиться не может,
царствуют тени.
Прячутся за заборами, за домами,
в кронах деревьев, в складах одежды,
закрываются от солнца облаками,
забиваются в каждую щелку,
зарываются под каждый камень,
расплываются, теряют прежние
очертания
исчезают
и появляются снова,
вечные в своем движении:
тени зрячего и слепого,
говорящего и немого,
слышащего и глухого,
гениального и тупого —
это все те же тени.
А когда солнце засыпает в колыбели горизонта,
и ночь начинает очередной обход,
тени
из подвалов, из подворотен
выползают
на ночную охоту.
Хищные, ненасытные
и — равнодушные,
вкрадываются скрытно
в умы и души,
вплетаются в мысли, застилают глаза,
обволакивают серостью слабеющие желания —
и тают надежды
тихим укором умирающей лани,
и сердце с холодной вежливостью
отстукивает: занято, занято, занято...
Еще одна жертва.
Не было крови, азарта погони, звериного рыка.
Можно годами не признавать поражения,
бить кулаком по столу, а потом себя в грудь,
выбивать у кого-то там новое корыто,
тянуть благочестивую игру
в нечто
красивое и возвышенное...
Но где-то в глуби портфельных пуз тисненых
притаился — тише мыши! —
эдакий маленький тенёнок;
а из него — дайте только срок! —
даже при самой скудной пище
вымахает
здоровеннейшая
тенища,
ухмыляющаяся
во весь рост.
И после
сколько ни отбрасывай —
напрасно.
|
За каждым бегут тени,
сколько у кого было.
За каждым бегут тени,
не отставая ни на миг.
Липнут к ногам тени,
липнут к крыльям,
удерживая от поползновений
оставаться людьми.
Мелких грешков бремя,
мелочных счетов слизь,
вздорный характер времени,
скупость блатной удачи —
это опять тени
откуда-то выползли,
это пока тени —
а дальше?
Каждый, как может, светится —
сколько за кем значится.
Каждый, как может, светится —
единственное спасение.
Всяк за себя вертится,
выкручивается и изворачивается,
и — чтобы утешиться —
считает чужие тени.
Встанет на перекрестке
такой вот
остолбенелый фонарь —
и тянет бледные пальцы
за спины случайных прохожих,
злорадствует
по поводу каждого пятна:
— Это не ваша тень? А то похожа...
Вспыхивают
домов
зеленые зрачки —
абстрактное любопытство, не более, —
а улица
надевает темные очки:
меня, мол, не колет...
И тут
с молчаливого согласия окрестных фонарей,
демонстративно отворотивших рыла,
тени
вырываются
из оказавшихся открытыми дверей
и набрасываются
на оторопевшее светило.
И хоть рассияй себя в порошок,
бейся лучами о запятнанный асфальт —
поздно:
наваливаются еще и еще
под блаженное урчание распаленных фар.
|
А кто-то
убоявшийся подобной участи
забьется в каморку, закроет двери, зашторит окна,
светит себе потихоньку, вполсвета,
и мучается:
а что как
это совсем не лучше?
А что как
это просто подло?
Но можно ли сделать других счастливыми,
слепя и обжигая
слишком свободным,
слишком светлым и праведным?
Что ж, тени и в самом деле довольно пугливы —
только уж очень болезненна правда,
а ночь так заманчива и тиха...
Но чу — небо над самыми дальними крышами
взорвалось
багровым и алым,
как рифма в царстве белоснежного стиха,
как варварство протуберанца,
вздымающегося все выше и выше,
теснящего первозданный мрак,
заполняющего до краев
время и пространство, —
самозабвенная игра
бликов и красок,
форм и движений,
смысла — и постижения,
бурлящая радость нового дня
по улицам — лавой,
факельным шествием,
сжигая
ленивую
серость
камня,
тесня
теней
панический шелест,
плавя
неуверенность и смятение
в хохочущем пламени...
|
Это рассвет.
Видите, люди?
Этого нет —
но это будет.
Не ждите подсказки,
не бойтесь боли —
срывайте маски,
ломайте роли,
творите сами
живые темы:
да станет пламя! —
да сгинут тени!
|
... август 1981
|
