Судьба

Спасибо тебе, милок, что решил посидеть со стариком. Кабы что мог — стал бы я тут валяться колодой? Но пока насовсем не отвалил — компания душу греет. Ухода за мной особо не надо. Лишь бы на живое глаз положить, не в потолок пялиться. А чтобы тебе не совсем скучать — я сказочку расскажу...

Да ладно! Что их теперь беречь? Кто с силами, кто без — на той стороне все одинаковы. Даже по науке — полезно шевелить, чем получиться. По жизни не особо болтал — так под конец самое время. Уж не обессудь, коли надоест.

Деревенька у нас невелика — три десятка дворов. Заводить какую-то обслугу — смысла нет. Тем более, что крупное село считай под боком: если напрямую через лесок — километра три. По грунтовке, правда, приходилось в объезд — намного длиннее. В мокрень иной раз не проскочить. Но от пристани ходил катер, и смотаться туда-сюда — не вопрос. Утром детишек отвозили в школу — вечером обратно. На зиму пристраивали по родичам — чтобы в мороз не пропускать. В каникулы — к нам гости... Воздуха глотнуть, красотами полюбоваться. Это сейчас там все дачами заросло. А сразу после войны место было благодатное, вольное... Чтобы в город сбежать — никому бы и в голову не пришло. Понятно, не бездельничали: за околицей сплошь поля, поля... Хлеб на наших землях не подходил — зато растили какой-то особенный лен — его военные вчистую скупали для своих надобностей. Мужички не в накладе. Ну и, конечно, огородики, — и живность, какая ни на есть. Опять же, на реке — у всех лодки. Рыбкой баловались. По голодному времени, очень даже можно жить.

Одна была странность: женского полу нет. Почему-то дети у всех — только пацаны. И так много лет, сколько на памяти. Приходилось жен приводить со стороны. Впрочем, оно не в труд: у соседей этого добра — хоть отбавляй (за три войны-то мужика основательно выкосило), и перебраться к нам в закуток были рады: покойнее, да сытнее. Сбегать на танцы или в кино — дело молодое. Кабаками наши не увлекались: на праздник если и выпьют — только дома, своего розлива. В меру, без росхристу. Вот и с девчатами на селе гуляли мирно, из лучших намерений. Так что женихи от нас шли в цене.

Тут придется признаться, что деревенская странность была-таки с загогулиной. И все от того окаянного лесу. Мимо него никак не пройдешь, а внутри — не всегда проскочить без чудес. Старики сказывали, что еще в крепостные века купил лесок некий барон фон Эксль, — у нас так и звали: экселевский лес. Так вот, барин тот был с чудинкой: увлекался новомодными науками, и слыл за чернокнижника (да и попы остерегали: с дьяволом накоротке). Натащил он туда каких-то железяк, да химии, — и ставил непонятные опыты: то и дело вспыхивало, всплывал разноцветный дым, — а от звуков порой становилось не по себе. Ходили слухи, что именно из-за этих опытов на наши места порча нашла, девки перевелись.

Советская власть собственность отменила, барон испарился сам собой, и оградку-то вокруг леса снесли — так что всем на пользу. Народ поначалу сунулся — но ничего интересного в лесу не нашел: после баронских деяний — ни тебе ягод с грибами, ни травки пользительной... Всякой живности, стало быть, делать нечего. Тишина и неподвижность — жуть берет. Да разве ж остановишь молодого парня, в самом соку, кому море по колено? Вот и ходили на село через лес, да обратно; впрочем, опасности в том никакой, потому как злые людишки — самые суеверные, и обитать в заколдованных местах не стали бы.

Вот мы и добрались до сказочного. Наверно, и я не поверил бы, кабы не пришлось самому. Чертовщину мы не признаем, и на детские ужастики про покойников — смешно. Деревенские — но не темнота! Трудяги. Передовая социалистическая культура — нам в самый раз. Значит, и сказкам есть разумное объяснение. Так что прятаться от чудес незачем, можно передать как есть. Кому положено — разберутся.

По большей части, ничего интересного и не происходило. Ухнет иной раз как-то протяжно — и вновь тишина. Мелькнет радужная тень меж стволов — так мало ли что привидится, с устатку, после трудового дня? Но изредка грянет — что тебе поповские жития! Обычно так: бежит парень через экселевский лес — торопится на свидание; а тут вдруг будто позовет кто, женским голосом. Остановится, оглядывается по сторонам — никого. Только соберется двинуть дальше — на пути заслон: вроде как большие двери — белые, двустворчатые, с резными буковками на непонятном языке — которые к тому же и бегают, меняются. Ну, дверями нас не напугать — тем более обманками, кознями лешего. Идем напролом — и двери открываются, а за ними светлая горница, и ждет в ней девица красоты неописуемой, совершенно неземное создание — легкая, будто прозрачная. Однако же на ощупь — очень даже теплая, и это парень сразу же узнает — потому что подходит она к нему, прижимается, да ласкает так, что никакому коню не устоять! Кто-то и хотел бы отступить — да некуда: двери позади захлопнулись, и вместо них сплошная белая стена.

Потом провожает она его на выход, по длинному коридору с колоннами; по сторонам мелькают другие девы того же дивного облику, а парней ни одного, — прямо как наша деревня, только наизнанку. Неприметная резная дверь — и он снова в лесу, один, и никаких следов. Кажется, что провел там невесть сколько, упустил время, — а выходит, что задержался-то на несколько минут. То есть, вроде, и не было ничего — как есть, привиделось!

Понятно, что рассказывать о таких видениях никто не станет: кому охота, чтобы считали за дурака? Но в деревне все на виду — и шила в мешке не утаишь. Кабы у одного — так, ведь, у многих. Кабы по-разному — так нет же, у всех одинаково. Прозвали их экселевскими девами — и сошлись на том, что своих мужиков у них нет — и потому они с нас, вроде как, дань собирают. Типа как мы крадем девиц из соседнего села. Тем, конечно, не в радость, что суженый до свидания успел помиловаться черт знает с кем. Но было оно или не было — разве поймешь? Как-то смирились. Тем более, что после такого приключения парень с подружкой бывал по-особенному чуток и нежен — и девичьи сердца таяли, как губки ни надувай. Благодаря старому барону, по части любви — образованнее наших деревенских в округе не сыскать. С женами всегда ладили, и никому каяться не пришлось.

Только у меня пошло поперек. На заманку я попал первый раз, когда у меня и подружки-то не было, — и гонял через лес по дури и лихости, чтобы от других не отставать. А потом — так и не смог отказаться, и не решался гулять с обычными девчонками: неловко, не с руки. Встречался я со своей экселевской еще пару раз — уж не знаю, за что она меня выбрала. Но возраст тот, когда в деревне косо смотрят: пора и остепениться... Парень видный — многие намекали, что не прочь познакомиться. И одна, вроде бы, почти уговорила. Пошел я к ней на свиданку — конечно же, через лес. И опять слышу зов — но не как обычно, а будто плачет кто. Глянул вперед — и обмер: вместо сказочно белых — на пути черные двери; да их и дверями-то назвать трудно — едва угадывается туманистая пустота. Веришь или нет — первый раз в жизни серьезно струхнул: подмывало бегом назад, и спрятаться, с головой под одеяло.

Но форсу еще хватало — набрал воздуху и шагнул. Оказался в горенке — вроде бы, знакомой, — но не светлой, а сплошь в тенях. И, вроде бы, кровать у окна — а за окном ночь, а на кровати лежит она, моя эксельница, и двинуться не может, и только губами шевелит. Почти как я сейчас. Придвинулся ухом поближе — только одно разобрал: не уходи! Да я и не ухожу. Сижу рядом, держу за руку — еще теплая. А она пальцы чуток сжала — будто погладила, с благодарностью. И замерла навсегда.

Дальше я плохо помню: подошли другие дамы, вывели куда-то, оставили в лесу. В село я так и не пошел, возвращаться к себе тоже не стал, — забурился на берег, подальше, в густой ивняк, — да так и просидел ночь, скорчившись, как испуганный бугорок.

А наутро деревенские глазам не поверили: по краю бывшего экселевского леса — бросили шоссейку, нагнали техники — и последние пни выкорчевывают. Оказывается, пошло в верхах поветрие: устраивать образцово-показательные индустриальные агрокомплексы — и никому не нужный мертвый лес предложено перепрофилировать под тепличное хозяйство, птицеферму и завод комбикормов. Долго ли, умеючи!

На этом и кончилась история. Жениться, я так и не женился. Прокуковал бобылем. А сказочную любовь забыть не могу. Скажешь: совсем старик спятил, по телесной немощи! Может быть. Только мрежится мне, что не совсем этот лес убит — что пошумливает он где-то глубоко у меня внутри, будто зовет. А что звать-то? Она и так со мной — и всю жизнь была, и потом не деться никуда.

1987